the doors - when the music's over
руки, как крылья бабочки. она бы хотела. чтобы в каждом движение ускользающая легкость и грация, дыхание свежего воздуха, отголоски весны. а она, что она? слишком резкие черты лица, слишком яркие, контрастирующие друг с другом, но не в гармонии, о которой она, пожалуй, так мечтает. пропитанная насквозь подземельями слизерина, холодными ветрами их поместья. и в глазах соль, которую приносит с собой ветер с берега. она смотрит на себя в зеркало, вглядывается в собственное отражение и силиться увидеть там величие о котором ей постоянно напоминает мать. расправить плечи, подбородок приподнять вверх, выпрямиться. персефона живет так, словно постоянно слышит материнский голос, тихий и спокойный, со стальными нотками, голос, которому невозможно сказать нет. с зеркальной поверхности на нее смотрит девушка семнадцати лет, аккуратно причесанная и одетая так, словно собирается на похороны. при последних мыслях на ее губах играет лукавая ухмылка. матушка никогда не скрывала своего отношения к отцу персефоны, никогда не скрывала своего отношения к бракам по расчету, в целом, никогда не пыталась скрыть от персефоны того, что и она когда-нибудь станет чьей-то чистокровной женой. ольвен, чтобы она там не думала, вырастила хорошую дочку. паркинсон отлично знала о том, что ее ждет и несмотря на свой характер готова была согласиться с решением матери, она была уверена в том, что она сможет сделать правильный выбор. а если все-таки ошибется, неужели панси ничему не научилась у матери? главное уметь заметать следы, не более. и она либо выйдет победительницей с мужем под руку, будет гордится тем чего он смог добиться и тешить себя мыслью, что она помогла ему в этом; либо придет на финишную прямую одна, но свою награду получит.
персефона была прибрежной галькой, которую вода обтачивает до идеального состояния, только и не водой вовсе, а устоями общества, что крепче любых догматов, словами матери, которые привыкла считать за истину, стенами родного факультета_гнезда змеиного. ей кажется, что она преуспела, порой она верит в это безоговорочно. а потом она слышит голос матери, ее "неплохо" или же просто вспоминает выражение ее лица. ольвен смотрит на дочь чуть ли не также как когда-то на мужа. слабая, безвольная, слишком хрупкая. и персефоне хочется закричать, сломать что-то, разбить материнские реликвии севера, которые она хранит так бережно. высказать ей все что в голове ураганом проносится, что она тоже сильная, что и она ребенок севера, что в ней льда больше, чем английских туманов, что английская кровь не сделала ее хуже, что чертов эксперимент удался. скольким людям жизнь сломали родители, так желавшие для них лучшей доли? паркинсон почти уверена, что если ее кто и сломает, так только мать. одной ей под силу за долю секунды стереть ее в порошок всего лишь взглядом полным недовольства. быть может, если панси не желала ей так угодить, не смотрела на ту с таким трепетом ей было бы легче, а она сама себя загоняла в рамки, которые мать укрепляла годами. но сейчас это уже не важно, слизеринка бросает последний взгляд в зеркало, спускается к матери, так н а д е е т с я на ее одобрение, а не получив, всего лишь делает глубокий вдох и сжимает сильнее пальцы.
это твой выход, милая.
слова матери больно режут по старым незарубцевавшимся ранам, но персефона лишь кивает с легкой улыбкой и говорит "ja, moder", она прекрасно знает, что ольвен любит говорить на своем родном языке и когда они вдвоем то нередко общаются на смеси шведского и английского. слова матери предельно точно, словно она каждое отмеряет на весах алхимика. в ее голосе нет тепла, но персефона привыкла и не ждет его. ее мать - север и огонь для нее губителен. тем не менее они подходят к камину и исчезают в зеленом пламени. для панси это доказательство материнской заботы - уже факт того, что она готова ради нее /еще не умеющей трансгрессировать и с трудом переносящей сайд-аппарацию/ путешествовать ненавистным способом приятно греет и паркинсон знает, что ради таких моментов и живет. для кого-то это покажется полным сумбуром, но они просто не жили в таких семьях, как ее. персефона до последнего не знала кого выбрали для нее в будущие спутники жизни и материнской "поместье ноттов" выбивает у девушки землю из под ног. она отступает назад, слишком поздно_не успела. она падает. п а д а е т.
оказавшись в изысканно обставленной гостиной ноттов, девушка опускается в кресло и хватается за его ручки, словно за спасительный трос. пока мать не видит, пока персефона может позволить себе минутку слабости. ведь ее мир только что разрубили надвое. она была готова к разным вариантом, к кому-то кто младше_старше ее, к своему однокурснику или софакультетчику, но ни разу, ни разу она не подумала о нотте. потому что он, мерлин бы его побрал, был для нее кем-то вроде друга. наверное. и она так боялась, что это все разрушит. изменит. уничтожит хуже любой авады. появление мистера нотта вытаскивает ее из черной дыры, в которую она стремительно падала. теперь она у самого края, держится из последних сил, и она никогда не была так рада кого-либо видеть. паркинсон хватило лишь на то, чтобы ответить на любезности. она была в своей тарелки. правила, этикет, рамки. она жила так всю жизнь и это - ее стихия. она справится. и не разочарует мать.
